и слева, расступаясь лишь перед каким-нибудь чудом уцелевшим домиком. Набожные люди говорили: «Рука всевышнего почила на нем».

В тот вечер на затянувшемся допоздна заседании Петр с товарищами тщательно разрабатывали план набега. Следующие дни ушли на разведку — надо было изучить в доме спекулянта расположение комнат, а также все входы и выходы, ознакомиться с привычками хозяина и заготовить пять тачек.

Цвишенцаля хорошо знали в городе. Это он, будучи членом нацистской партии и начальником квартала, арестовал родителей Руфи и Давида и по дороге в тюрьму учинил над ними зверскую расправу.

Хотя в прокуратуру были поданы, независимо друг от друга, два заявления очевидцев, предлагавших выступить свидетелями на суде, однако по расследованию дела никаких шагов не предпринималось. Да и другие аналогичные жалобы были, к немалому удивлению местных жителей, положены под сукно. Ненавистные нацисты как сидели, так и продолжали сидеть на своих высоких постах. Арестованы были только два-три человека.

— По-моему, американцы сами не знают, чего хотят. Спросили бы нас, мы бы сумели им дать дельный совет, — возмущался отец ученика Иоанна, старый социал-демократ, четыре года просидевший в Дахау.

Ученики дознались, что по субботам Цвишенцаль вечерами, как правило, не бывает дома. Дверь с черного хода, ведущую в палисадник, он запирал на засов, сам же ровно без двадцати восемь выходил из подъезда и направлялся в город, в «Общество Звездочетов», послушать, что нового предрекают звезды в мировой политике, и узнать, какие будут указания членам общества по части благоприятных и неблагоприятных дней для торговых сделок. Председателем кружка был здоровенный верзила, из которого можно было бы выкроить двух более складных мужчин. Зато для головы материалу явно не хватило, и получилась не голова, а чистейшее недоразумение. Председателя так и прозвали «Головка».

Уж углядел в стене, выходившей в палисадник, небольшое круглое отверстие, похожее на пароходный иллюминатор и, видимо, служившее окном в уборной. Окошко, по его мнению, как раз ему пролезть. А тогда останется только открыть дверь в палисадник — и пожалуйте, гости дорогие! От восьми до одиннадцати им вполне хватит времени, чтобы очистить полки, — ведь этот жулик и звездопоклонник раньше одиннадцати домой не возвращается. Окошко в уборной прямо создано для него, Ужа.

По плану в тот же вечер предполагалось известить обо всем американские военные власти. Ровно в одиннадцать кроткий Иоанн, обладавший способностью появляться и исчезать, как тень, должен был прилепить к воротам здания американской администрации письмо в виде большой афиши. Иаков, работавший учеником в литографии, написал его печатными буквами, выделив главное красной тушью. Список вещей, взятых у Цвишенцаля, предполагалось оставить у него дома — к сведению военных властей.

Такого грандиозного набега ученики еще не предпринимали. Заседали с огромным воодушевлением.

— Может, кто из вас боится тюрьмы? — обратился к собравшимся Петр. — Предупреждаю — риск большой.

Но Уж заявил под общие одобрительные возгласы:

— За такое не жалко и посидеть. Это большая честь. Nothing for nothing. Кто не рискует, тот и не выигрывает.

Стремление испытать себя на чем-то опасном и победить, эта бессмертная черта мальчишеского характера, в условиях ужасающей послевоенной нужды получила новую цель — оказывать помощь беднякам, что было сопряжено с немалым риском. Неутолимая мальчишеская страсть и привела к основанию Тайного общества учеников Иисуса, она была тем надежным цементом, который спаял их в одно целое.

Дом Цвишенцаля находился вне зоны разрушения, в предместье, где уцелело много домов и вилл. Пять тачек было укрыто на бугристом картофельном поле. Петр лежал ничком в картофельной ботве. Смеркалось, когда Цвишенцаль вышел из дому. Шагая по тропинке, ведущей к шоссе, где его ждал на дрожках знакомый крестьянин, он насвистывал марш из Тангейзера и похлопывал себя хлыстиком по высокому голенищу.

Петр, похожий в своем отрепье на ходячее огородное пугало, неслышно следовал за ним, а потом, присев на корточки, снова спрятался в ботве. Но едва только Цвишенцаль взобрался на дрожки и отъехал, как внезапно ожившее пугало, словно на крыльях, пронеслось через все поле, туда, где ждали друзья. Некоторое время все прислушивались к замирающему вдали тарахтенью колес.

— Ну что ж, начнем, — как всегда торжественно сказал Петр.

Сначала побежали за тачками и подкатили их к черному ходу, а потом вся ватага перемахнула через ограду. Цвишенцаль, с полным основанием считавший, что в окошко уборной нельзя пролезть, летом оставлял его открытым. Уж снял куртку. Его бедра были так узки, что их можно было обхватить пальцами обеих рук; зато плечи были широкие.

Петр сложил руки стременем, и Уж как перышко вскочил в него. Сначала он, подобно пловцу, плывущему кролем, просунул в окошко левую руку и склоненную набок голову. Мальчики, не отрываясь, следили за тем, как, пропихнув вслед за рукой и левое плечо, он ловко вывернулся на животе и таким же манером протиснул в люк правое плечо. Оказавшись внутри, он схватился за водопроводную трубу и стал подтягиваться, чтобы протащить все тело. Узкий таз и ноги проскочили без особых усилий. Тогда Уж съехал вниз по водопроводной трубе, плюхнулся на стульчак и сказал: «There we are».[10]

Волнение мальчиков достигло предела, когда Уж, так блистательно оправдавший свое прозвище, начал возиться с засовом и наконец с лязгом его отодвинул. Стоя на пороге, он жестом пригласил остальных войти. Все гурьбой протиснулись в дверь следом за Петром, который освещал им путь своим фонариком. Давид, с трудом превозмогая ужас и отвращение, последним вступил в жилище человека, по вине которого погибли его родители.

Внизу находились столовая и кухня, наверху — спальня и нежилая комната, где стояло несколько стульев, кухонный стол, покрытый оберточной бумагой, и пресловутые полки, числом восемь. Петр сначала осветил их электрическим фонариком, а потом включил верхний свет. Несколько секунд прошло в молчании. При виде таких неслыханных богатств у мальчиков захватило дух. В немом изумлении переходили они на цыпочках от полки к полке. Наконец Уж изрек: «Quite a lot!»[11]

Ученики прихватили с собой три высокие ивовые корзины. Кладовщик записывал на конторском бланке каждый брошенный в корзину кулек. Двое мальчиков относили наполненные корзины на тачки. Для верности решили, едва нагрузив тачку, сразу же отвозить ее в безопасное место. Спустя двадцать минут исчезли уже две тачки, и только семь учеников продолжали еще трудиться у полок. Давид был не в силах пошевелить рукой, и Петр отослал его с первой же тачкой.

До сих пор все протекало точно, по плану. Но вскоре мальчикам пришлось убедиться, как это бывало не с одним опытным полководцем, что даже самое